Копирование и распространение без разрешения автора запрещено!
Олег Болтогаев (с)
Уроки географии
Как я любил географию!
Не как предмет, не как урок, а как событие.
На уроке географии я всегда пересаживался к Лидке.
Как я любил географию!
География была особым предметом, потому что у нас был странный учитель. Звали его Иван Иванович. Контуженный на войне, он героическими усилиями дорабатывал до пенсии.
Иногда нам, девятиклассникам, казалось, что он не соображает, где находится. Едва Иван Иванович заходил в класс, как тотчас кто-нибудь из нас громко спрашивал: "Что там пишут, Иван Иванович?"
Мы знали его слабое место, а потому били точно в цель.
И, усевшись за стол, несчастный Иван Иванович начинал пересказывать содержание вчерашних газет. При этом он смотрел куда-то в окно, словно мечтал о каком-то ином мире. Весь урок, с первой минуты до последней, наш учитель излагал нам политические и окололитературные новости. Он словно не видел нас.
Что нового в "Огоньке"? Как там "Новый мир"?
А шестнадцатая страница "Литературки"?
Что интересного в военной мемуаристике?
Что там опять учудил Солженицын?
И главное - как там в Греции?
В это время мы могли делать всё, что было душе угодно.
А нашим юным душам было угодно одно: мять, трогать,
прикасаться, ласкать упругие тела наших одноклассниц.
Под партой, тихонько, тайком.
Нам казалось - никто не видит,
что вытворяют наши бесстыжие
руки и ноги.
Всё начиналось с ног.
Они жили под партами какой-то своей жизнью. Обувь неслышно сбрасывалась, и нахальная нога представителя сильного пола отправлялась на поиски ноги представительницы слабого пола. А та не очень-то и пряталась. Она была тут, рядом. И наши ноги начинали "дружить".
Например, моя и лидкина.
Потом дружба переходила в "любовь", и наши ноги под партой переплетались, словно удавы в брачной игре.
Теперь мы сидели, плотно прижавшись бедрами.
Проходило немного времени и я, опасливо поглядев по сторонам, незаметно опускал под парту свою правую руку и осторожно клал её на девичье колено.
Борьба наших рук была невыносимо волнующей.
Сердце выскакивало из груди, ей богу!
Ни на одном другом уроке мы этого делать не могли.
Только на географии.
Мы знали, что в других классах на уроках Ивана Ивановича ученики ведут себя так нагло, что доводят несчастного старика до слёз.
У нас всё было иначе. Никто не ходил по классу, не было слышно громкого смеха и бубнящих голосов. Мы вели себя тихо-тихо. Иногда, правда, с девичьих уст срывались трепетные, едва слышные фразы:
- Перестань...
- Пусти...
- Убери руку...
- Ты с ума сошёл...
- Не надо...
- Порвёшь...
- Бессовестный! Что ты делаешь... Все смотрят...
Никто не смотрел. Никто.
Каждый был занят своим делом.
А Иван Иванович, казалось, не видел пунцовых лиц
наших красавиц, не слышал их томных стенаний.
Может, и правда, не видел, не слышал?
Мы, мальчишки, делали своё дело молча.
Только громко сопели - был такой грех.
Самым страшным, самым неприятным событием на уроке географии был... звонок, извещавший нас о том, что сладкая сказка закончилась.
Мы все обожали географию и хотели,
чтобы этот урок был каждый день.
Пять раз в день! Шесть! Семь! Восемь!
За наше хорошее поведение, за тишину в классе Иван Иванович любил нас. Он так и говорил верзиле Коляну, когда тот, хлопая глазами, пытался понять язык глухонемых, с помощью которого мы старались подсказать ему, где находится залив Жиронда.
- В журнал я тебе ставлю тройку, а в дневник четверку. Чтобы мамка не ругалась!
Колян был очень благодарен Ивану Ивановичу за такой либерализм, ибо матушка нашего оболтуса, и впрямь, была весьма строга к оценкам в дневнике своего отпрыска.
Раз в три недели Иван Иванович заглядывал в классный журнал и темнел лицом, поскольку обнаруживал, что ни у кого из нас нет никаких оценок по предмету, который он вёл.
Это был чёрный день.
Это была наша Голгофа.
Никакие провокации на тему "что там пишут?" не помогали.
Мы были готовы спрятаться под партами,
но это было бесполезно. Иван Иванович
спрашивал всех подряд согласно алфавита.
Он задавал только один вопрос и получить
можно было или пятерку, или двойку.
Без вариантов!
Чаще двойку, потому что нам некогда было учить географию.
Ужасным было то, что на обдумывание ответа
Иван Иванович давал нам только шесть секунд.
Не ответил за шесть секунд - получи пару!
В такой день мы забывали про коленки наших девочек и с первых минут урока судорожно листали страницы столь незнакомого и чуждого нам учебника.
В один из таких судных дней мне удалось заработать пятерку. И я на всю жизнь запомнил и вопрос Ивана Ивановича, и свой ответ.
А вопрос был такой: "Почему в Монголии до
прихода социализма не возделывали землю?"
Ужас охватил меня.
Я стоял, выпучив глаза.
Хрен его знает, почему они не возделывали землю.
Лопат не было...
Потом их привезли из Советского Союза.
И тогда стали возделывать.
Красивый ответ! Но я чувствовал, что это неверно.
Земля была твёрдая! Целина!
Потом из Советского Союза прорыли канал,
стали поливать землю и возделывать её.
Тоже хороший ответ.
Политически выверенный.
Но я всё равно сомневался.
Ленивые были монголы...
Потом они увидели, как хорошо
живётся в Советском Союзе и
тоже стали ходить за плугом.
Нет, ленивых народов не бывает.
Это нам сказала истеричка-историчка.
Овцы виноваты. Это они вытоптали землю, а
потом часть овец перегнали в Советский Союз, и
у монголов появилась возможность пахать и сеять.
Нет, овцы не виноваты.
Заветные шесть секунд прошли.
Иван Иванович вдохнул воздух,
чтобы влепить мне свой приговор.
И тут я увидел, что на передней парте раскрыт постылый
учебник и краем глаза успел ухватить всего три слова.
"Тревожить... Сон земли..."
И меня прорвало.
Я всё понял!
И понёс...
- До прихода социализма в феодальной Монголии
существовала религия, запрещавшая тревожить
сон земли, поэтому трудолюбивый монгольский
народ не имел возможности возделывать землю!
Взгляд Ивана Ивановича увлажнился, губы задрожали..
Он обожал короткие и точные ответы. Пять баллов!
И я навсегда запомнил, почему монголы не возделывали землю.
После такого тотального опроса в классном
журнале появлялась строгая колонка цифр,
словно в этот день была контрольная.
Два, два, два, два, пять, два, два, пять и так далее.
Ну, а следующий урок географии начинался
нашим традиционным вопросом: "Что пишут"?
В конце четверти Иван Иванович вновь смотрел в классный журнал и впадал в задумчивость. В этот день он жил своей, тайной от нас, жизнью - что-то тихо бормотал, качая седой головой, но мы знали - учитель колдует над нашими оценками.
Иван Иванович улучшал нашу успеваемость.
Никаких вопросов! Мы не смели ему мешать.
Руководствуясь неземным вдохновением, он задним числом проставлял всем нам новые оценки, кому тройки, кому четверки, так что зияющие пустоты в журнале исчезали и создавалась видимость нормального, вялотекущего учебного процесса.
В этот день мы оттягивались по полной.
- Петров... - задумчиво шептал Иван Иванович.
Но Петров мог не беспокоиться.
Его горячая ладонь жадно ласкала бедра Танечки.
На всех уроках Танечка сидела с Леночкой, но на
уроке географии она пересаживалась к Петрову.
Сама! Бесстыжая...
- Петров... Африка... Четыре балла... - бормотал Иван Иванович.
Петров не возмущался. Четверка за Африку его вполне устраивала.
А скорее всего, он даже не слышал,
что учитель произносит его фамилию.
- Катышев... Испания... Хватит и троечки... - бубнил наш учитель.
В это время Катышев млел от восторга,
пытаясь расстегнуть застёжку лифчика
на спине своей соседки по парте.
Тройка за Испанию была для него пределом мечтаний.
- Не надо... - едва слышно шептала Лидка.
И отталкивала мою руку.
Но я знал: надо, надо, надо...
И с ослиным упорством, дрожащими от волнения пальцами, я пытался расстегнуть застёжку её чулка. Лидкина рука отчаянно боролась с моей наглой рукой, и вдруг я понимал, что чулок отстёгивать не надо. Не надо, потому что можно пустить ладонь выше и едва не заорать от восторга при прикосновении к голому горячему бедру моей одноклассницы.
Мне казалось, что только у нас бывают
такие, полные волшебных ласк, уроки.
Но однажды Иван Иванович зашёл в класс, держа
под мышкой журнал "Иностранная литература".
Быстро подойдя ко мне, он скороговоркой произнёс:
"Прочти. Джон Апдайк. "Кентавр". Это про нас с вами".
Затем он заговорщицки прижал палец
к губам и вернулся к своему столу.
- Что там пишут? - спросил кто-то.
Иван Иванович заговорил про происки западных
диверсионных центров и стал смотреть в окно.
Казалось, это был обычный урок географии.
Я спрятал журнал под парту и начал читать.
Через несколько минут лидкино бедро прижалось к моему.
Моя соседка деликатно требовала внимания к своей
персоне и приглашала меня в прекрасную страну грёз.
Почти машинально я положил ладонь на девичье колено. А сам всё читал, читал и читал. Рука моя слегка, словно сама по себе, двигалась, лидкино форменное школьное платье было таким коротким, что не закрывало и трети её упругого крепкого бедра.
"Кентавр", и впрямь, был про нас.
Оказалось, что в далёкой Америке,
во время школьного урока происходят
те же события, что и у нас в классе!
Мои пальцы скользнули под край лидкиного платья.
Девчонка хихикнула и прижала мою руку. Ишь ты!
Не хочешь?!
А у меня был "Кентавр"!
На его страницах происходило такое...
Почище, чем у нас в классе. Почище...
Увлечённый чтением, я не шевелил рукой.
Видимо, Лидке наскучила такая статичность,
и она отпустила мою ладонь. То-то!
Не отрываясь от Апдайка, я передвинул ладонь повыше.
Казалось, вся кровь бросилась мне в голову.
Потому что мои пальцы легли на тонкие трусики.
Но что-то было не так.
Ах, вот оно что!
Обычно Лидка тесно сжимала бедра и отталкивала мою дерзкую ладонь, а теперь она этого почему-то не делала.
Что случилось?
Я оторвался от Апдайка и взглянул на девчонку.
О, ужас! Оказалось, что она тоже читала журнал!
Сердце моё застучало, словно после стометровки.
Вот почему она меня не отталкивает!
Я не стал закрывать журнал. Читай, милая!
А ладонь моя окончательно обнаглела.
И скользнула туда, где никогда не бывала прежде.
Под тугую ткань.
Я ощутил под пальцами курчавые волосики
и что-то жаркое, трепещущее, зовущее.
Фантастика!
И в это момент оглушительно зазвенел звонок.
Кошмар! Так можно стать и заикой...
Держа журнал под мышкой, я вышел из класса.
Щёки мои пылали, руки дрожали. Ещё бы...
- Ну и как тебе "Кентавр"?
Я обернулся.
Иван Иванович печально и внимательно смотрел на меня.
- Спасибо... Отлично... - прохрипел я и подал ему журнал.
- Похоже на нашу жизнь, да? - спросил Иван Иванович.
- Очень похоже, - прошептал я и отвёл взгляд.
Значит, он всё знал, всё видел!
От стыда я был готов провалиться сквозь землю.
Но не провалился.