Мое писательство

Приснился сюжет...
Он не дает мне покоя.

В прежние времена, когда электронно-вычислительные машины были большими, такими большими, что для размещения каждой требовался зал, в котором можно было запросто играть в баскетбол, плюс, нужна была целая армия электроников, программистов, механиков и молоденьких девочек-операторов с умопомрачительними ножками и шейками, так вот, именно тогда я был совсем молод и работал в вычислительном центре огромного завода. У нас было две большие вычислительные машины, одну мы ласково называли "старая", другую не менее уважительно "новая".

Хотя "новая" была моложе "старой" всего на пару лет. Машины эти потребляли неимоверное количество электроэнергии, их нужно было охлаждать специальными системами, именуемыми градирнями. Это только в кино кажется, что работа в таких залах легка и приятна. В действительности, в местах, где работали электроники и операторы стоял сильный и довольно неприятный шум, пол мелко вибрировал, и от всего этого в конце дня ощутимо болела голова.

Тем не менее, в первые годы существования вычислительных центров работа оператора считалась престижной и почти блатной. В кино, по телевидению показывали группы людей в белых халатах с умным видом склонившихся над непонятными распечатками, вертелись бобины с магнитными лентами, сотни маленьких лампочек таинственно мигали и манили к себе. Хотелось туда, в этот мир фантастики и интеллекта. Поэтому операторами работали дочки весьма влиятельных людей. Их называли "позвоночными", поскольку они были приняты на работу по звонку "сверху". Девочек трудоустраивали на время, как правило, после неудачного поступления в институт. Так сказать, на зимовку. К лету они исчезали. Но появлялись новые.

Это уже потом все поняли, что работа на ЭВМ тяжела и вредна для здоровья.

Киношные сюжеты и телевизионные новости уже никого не могли обмануть.

И красивые, ухоженные девочки исчезли. Их место заняли другие. Они были тоже красивые, но не такие холеные. Да и девочек стало меньше. Появились операторы "в возрасте". С мужьями и детьми.

Работать стало скучновато.

Но это было позже. А пока я - совсем ещё молодой электроник. Мне всё интересно, я только что закончил институт и, натренированный на постоянную нехватку свободного времени, не перестаю удивляться, откуда у меня его теперь так много.

Вычислительный центр работал в три смены.
Как электростанция, хлебозавод или домна.

Через два месяца после начала работы меня стали "выводить в ночь".

Слово "выводить" можно истолковать так, словно я сопротивлялся, но меня взяли под руки и "вывели" в третью смену. Это не так.

Электроники любили работать по ночам. Почему? Об этом чуть ниже.

Чем хороша ночная смена? Нет начальства. Не раздастся вдруг зычный голос парторга, собирающего всех для коллективного чтения очередного письма ЦК КПСС. И от политзанятий, этой тошниловки, ночная смена тоже была освобождена, так сказать, по естественным причинам.

Но оказалось, что ночная смена имеет ещё одну прелесть.

Дело в том, что состав ночной смены был до предела упрощен. Два электроника и два оператора на две машины. Иногда, редко, операторов было даже трое.

Электроники жульничать начали сразу, видимо, по причине природной сообразительности. Сначала была куплена раскладушка за тринадцать пятьдесят. Причем, ее приобретение было оформлено, как "подарок мужчин нашим дорогим женщинам к Восьмому марта". Женщины не поcтигли нашей душевной щедрости, и раскладушкой пользовались исключительно представители сильного пола, справедливо полагая, что сон, это, все же, дар божий.

Но спать на раскладушке во все времена считалось неэстетично.

И дерзкая мысль электроников пошла дальше.

Один спокойно топал домой, а второй дежурил. То есть, неделя делилась на две ночи одному и три другому. Потом, через месяц, менялись ролями. Высшим достижением было то, что второй электроник вообще даже не приходил на работу, зная, что первый всё обеспечит. "Чувство локтя" приобрело гипертрофированные размеры.

Операторы не могли себе такого позволить. Они делали оставленную на ночь работу. Сказать честно, они здорово изматывались. И, вероятно, не было ничего удивительного в том, что некоторые электроники стали помогать девчонкам. Кто как мог.

И вот темная осенняя ночь. Ей семнадцать лет, мне двадцать два.

Ну, отчего тут улыбаться? Да, мы сидим рядом. Да, я помогаю ей. Ставлю и снимаю магнитные ленты, слежу за печатающим устройством.

Не понимаю этих ухмылок. Да, я не могу отвести взгляда от её ножек. Разве кто-то виноват, что тогда были такие короткие юбки? Главное, ножки классные. Вот они крепко сжаты, когда она сидит за пультом, а вот девочка подошла в устройству для ввода карт, что-то там возится. Почему я должен отводить взгляд, когда её короткая юбочка вдруг поднимается кверху? Дух захватывает, я не могу оторваться от такой картинки. Но что я вижу? Чулочки и чулочки. Колгот тогда ещё, кажется, не носили. А, может, носили, и я просто забыл? Да нет же, что это я, забыл, что ли, ведь потом я убедился - это были именно чулочки. И цену я потом узнал. По четыре "рэ".

А сейчас сердце гулко стучит в ушах, дикие фантазии распирают меня. Вот бы она, возвращаясь от ввода карточного, промахнулась бы мимо своего кресла и села бы ко мне на колени... Целых три "бы"!

Ах, если бы, да кабы...

Нет, она снова садится рядом, и её коленки также ангельски сжаты. Девушка с "новой" машины то и дело прибегает к нам, ей не хочется быть одной, она зовёт меня по самому пустячному поводу. Я иду к ней.

Она тоже хорошенькая, от неё так приятно пахнет, её ножки не столь безукоризненны, как у первой, они чуть-чуть полноваты, но разве это плохо? Наш начальник шутит, что одна половина мужчин любит полных женщин, а вторая половина - очень полных. По-моему, он не прав. Или я ещё глуп.

Разве плохо, когда девушка худенькая? Совсем неплохо.

Плохо другое. Когда я смотрю на худенькую девушку, особенно в профиль, то меня невольно беспокоит простая анатомическая мысль: "Где в таком теле разместится мужской член?". Нет, серьезно, она такая худенькая, особенно, когда в брючках, и расстояние от места предполагаемого любовного контакта до её спины недопустимо мало. А ведь там ещё и позвоночник, и всякие другие полезные и нужные органы. Размеры же мужского достоинства в боевом состоянии мне очень хорошо известны, поэтому я и беспокоюсь, и нет ответа на мой сакраментальный вопрос.

Проекции, состоящие из её тела и мужского органа (очевидно, моего), нашедшего свой законный приют в девичьем таинстве мучают воображение, ведь у меня была "железная" пятерка по начертательной геометрии, я хорошо помню все эти развертки косых призм и взаимные проекции пересекающихся цилиндров. Вот я и думаю... Про цилиндры.

Боюсь, что один из цилиндров пронзит другой. Насквозь. От этой кошмарной фантазии становится жутковато. Бр-р...

Время Хичкока и Спилберга для нас ещё не пришло. Или нет. Всё проще. Мы просто не умеем делать деньги из своих фантазий. "Тихо сам с собою, тихо сам с собою..."

Телефон "Скорой помощи" какой? Правильно, ноль, три. Вот туда и обратимся, если фантазия станет реальностью. Или если фантазия не даст спать. Приедут санитары в белых халатах и помогут тебе надолго забыть про худеньких девочек и про пересекающиеся цилиндры. Выдадут справку.

Поэтому - прочь глупые фантазии!
Не нужно посягать на приоритеты
Хичкока и Спилберга.

Итак, худенькая девушка - это совсем неплохо.

Плохо другое. Плохо, что я, как мартовский кот, облизываюсь, но каких-либо действий не предпринимаю. Возможно, я просто ещё не решил, кто мне больше по душе. Или, может, меня пока ещё не выбрали?

Но время делает свое дело. Проходит ещё несколько недель, и я осторожно кладу ладонь на пальцы той, первой девочки и боюсь её спугнуть. Похоже и она этого боится и совсем не замечает моей руки. Я бережно, словно подросток, перебираю её тонкие длинные пальчики.

- Ты, наверное, играешь на пианино? - спрашиваю я, чтобы только не молчать.
- Да, - отвечает она, - я закончила музыкальную школу.

Конечно, конечно. Как же без музыкальной школы. Папочка капитан первого ранга. Музыкалка - как обязаловка при шести пиках. Моя же собственная пика торчит так, что я откровенно боюсь за свои новые польские брюки за двенадцать "рэ". Не порвались бы в стратегическом месте. Вся надежда на вас, братья из стран народной демократии. Хотя Польша ведет себя нехорошо. Чем мы ей насолили? Не отразились бы международные отношения на качестве моих брюк.

Рёв машины вынуждает нас говорить громко. Выглядит это очень глупо, так как некоторые вещи в культурном обществе принято обсуждать только шёпотом.

- Ты одна у родителей? - ору я.
- Нет, ещё сестра есть, - кричит она.
- Сколько ей лет? - как ещё глотка выдерживает такой режим?

Моей девочке проще. Она отвечать мне, показывая возраст сестры на пальцах.

Господи, как же мне с ней поговорить по душам? Чтоб не горланить.

Снова прибегает оператор с "новой" машины. Теперь она меня начинает раздражать. Её полные ножки меня почти не интересуют. Я хочу обратно, на "старую" машину.

И вот смена закончена. Мы всё сделали. Шесть утра. Мы выползаем с завода втроем, уставшие и зачумлённые. В ушах всё ещё стоит рев накопителей и кондиционеров. Пошли первые троллейбусы. Напарница едет в одну сторону, а нам, слава богу, в другую, нам по пути, и можно просто пройтись пешком.

Ещё совсем темно.

Мы стоим в её подъезде, мне мучительно хочется поцеловать мою девочку, но я, пожалуй, не имею на это права. Я, как сквозь сон, слышу, что она рассказывает что-то про каких-то курсантов, которые сегодня придут к ним в гости. А я? А моё время - завтрашняя ночь. Добро пожаловать!

И простая мысль поражает меня, как удар молнии.

Как я раньше не допёр?

Ночная смена начинается в одиннадцать тридцать вечера.

Три богатыря (я и пара операторов), мы приходим за полчаса до начала. Долго и трогательно мы прощаемся со второй сменой. Они рассказывают нам, что нужно делать, так точно, так подробно, словно сами уезжают в Австралию и никогда больше не вернутся.

Наконец, мы всё знаем и готовы встать на вахту.

Родина может на нас рассчитывать. Ошибки исключены.

Едва лишь захлопнулась входная дверь, как я бросаюсь ко второй девочке и торопливо и настойчиво предлагаю ей... Идти (ехать) домой. Первые минуты она считает, что это шутка, но я напираю. Я сделаю всю её работу, я всё знаю. Пусть она не беспокоится. А то, что её не было на работе - об этом не никто не узнает. Смущение и растерянность на её ангельском личике. Я призываю на помощь всё своё красноречие и начинаю использовать запрещённые приёмы.

Я рассказываю, что дома её ждёт лёгкий ужин и тёплая постелька.

Она в сомнении.

Я продолжаю давить.

Её ждёт любимая ночная рубашечка. Такая нежная и ласковая. Фланелевая. Она сможет помыть тёплой водой свои юные, стройные ножки. И личико.

И, кажется, она дрогнула.

Хотя, насчёт мытья личика, наверное, могла бы и оскорбиться.

И я добиваю её. Тем, что завтра она будет выспавшаяся и сможет вечером пойти на свидание. Свеженькой и весёлой. При мысли о свидании в её взгляде появляется какой-то особый блеск, и она смотрит на часы. Девочка ещё успеет на последний троллейбус.

- Не подведи меня, - заговорщецки шепчет она мне на прощание.

По-моему, она готова чмокнуть меня в щёку, но не решается.

- Угу, - говорю я и закрываю на замок входную дверь.

Не надо ухмылок. На замок, это так принято. Ведь мы в зале совсем не слышим, что делается тут, в коридоре. Моя пассия ещё не знает, что мы остались одни. Она роется в оставленных на ночь заданиях, оставляя на потом те, что попроще.

У ночной смены есть один секрет. Он заключается в том, что тягостная борьба со сном резко упрощается, если всю ночь что-то жевать. Нужно два-три раза сесть за стол и поесть. Тогда будет легче.

Это знают все. А потому никакая работа не начинается без стартовой заправки.

Я подхожу к моей девушке и тихо (здесь в комнате операторов нет шума) спрашиваю, что мы сегодня будем делать. А, как всегда, сметы и пересчёт налогов. Потом я мчусь к себе, в комнату электроников. Непонятное, сильное возбуждение вдруг накатывает на меня. Торопливо и немного суетно я начинаю готовить ночную трапезу. О, я хорошо приготовился. Два вареных яйца, не надо так ехидно улыбаться, никаких намёков здесь нет, так вот, два яйца, по девяносто копеек за десяток. Кружок краковской колбаски по четыре "рэ". Конечно, из двух яиц и отрезка краковской колбасы можно сложить некую конструкцию, эту шутку мы любили делать в студенческие годы, но сейчас у меня нет и мысли заниматься подобными композициями. Никаких намёков! Плитка шоколада "Алёнка" за сорок пять копеек. Сливочное маслице по три шестьдесят. Немного сыра. Не помню почём. И индийский кофеёк. Никаких "Нескафе" и "Чибо" мы тогда не знали. Только индийский по шесть "рэ". По особому блату. Низкая коричневая банка. От Индиры Ганди. Ну, хлеб, само-собой. Батон за двадцать две копейки.

Вот, те, кто ухмыляется, когда я называю цены - совсем не правы. Это не потому, что я такой скупердяй. Просто цены дают возможность мне самому глубже окунуться в то чудесное время. Только и всего.

А не то, что вы подумали.

Я критически оглядываю стол и, найдя его удовлетворительным, бегу за моей ночной напарницей. Пока она для меня только оператор ЭВМ с совсем мизерным окладом в шестьдесят пять "рэ". Я и сам недалеко убежал. Сто пять "рэ", плюс жиденькая премия, вот как оценивает меня партия и правительство.

"Они - интеллигенция, делают вид, что работают, мы - государство, делаем вид, что им платим!"

Говорят, так пошутил наш Гениальный Секретарь.

Если это правда, то он, действительно, гениален. Хороша шутка. Особенно в части - "мы - государство". Где-то я это уже читал.

А ещё мне нравится шутка. Моя собственная.

"Какая наша интеллигенция?"
"Наша интеллигенция - очень достойная!"
"... Достойная лучшей жизни"

Сто пять "рэ".

Но мне хватает. Ещё и остается червонец-другой в конце месяца.

Я предлагаю моей девочке оторваться от трудов праведных и предаться греху чревоугодия. Она соглашается, хочет идти за своими разносолами, но нет, нет, сейчас угощаю я. Демьянова ушица на столе! Прошу-с!

Только теперь она обнаруживает отсутствие напарницы.

- Она приболела, и я её отпустил, - на моей морде полная святость.
- А кто будет считать налоги? - девушка возмущена, губы её дрожат.
- Я посчитаю.

Она смотрит на меня с недоверием. Бог мой, знаешь поговорку про горшки? Те самые, которые не боги обжигают. Вот так и тут. Я всё сделаю. Если что, ты мне подскажешь. Похоже, она достаточно хитра и понимает, что я специально отправил напарницу домой.

Но девушка молчит.

Моим разносолам она искренне рада, и мы начинаем трапезу.

О, есть что-то глубоко эротичное в совместной еде.

Особенно, в ночной еде. В кушаньи. Ах, как хорошо!

Порядок блюд произволен и глубоко индивидуален.

- Будешь шоколадку?
- Буду.
- Будешь сыр?
- Буду.
- Колбаски?
- Буду.
- Кофейку?
- Буду.
- Яйцо?
- Буду.
- Ещё шоколадку?
- Буду.
- Батон с маслицем?
- Буду.
- Маслице потолще или чтобы хлеб просвечивался?
- Потолще.

(В сторону: "Она хорошо кушает!")

- Ещё пластик сыру?
- Буду.
- Ещё колбаски?
- Ещё.
- Коньячку?

О, боже!

Идиот! Почему я не взял коньячку? Жлобяра. Как бы он сейчас хорошо пошёл. Поэтому вопроса о коньячке нет. Есть другой вопрос. Целоваться начинаем здесь или в машинном зале?

Нет, не здесь. Это легко определяется лакмусовой бумажкой в виде моей руки, которая, вроде случайно, ложится на её руку. Она убирает свою ладонь. Довольно резко. Всё понятно. А был бы коньячок по восемь "рэ", глядишь, всё бы было иначе. Какой я лопух! Утешает, что это не последняя наша смена.

А ведь всего несколько лет назад коньячок стоил четыре "рэ"!

Итак, коньячка нет, и вместо этого я развлекаю девушку, рассказывая ей свою давнюю фантазию, которая называется: "Жизнь при коммунизме".

Основная проблема, которую сумеет решить человечество при коммунизме - это проблема добывания хлеба насущного. Перед человеком не будет такого вопроса: "где раздобыть пропитание?" На каждое рабочее место будет выведен специальный сосок, присосавшись к которому, труженик получит некоторое количество желеобразной питательной смеси. Хорошо работаешь - получишь больше смеси, плохо - меньше. Более того, тем кто работает плохо, в эту самую смесь будут добавляться специальные ингредиенты, усвоив которые, человек начнет работать лучше. Если твоя работа связана с разъездами и перемещениями, то ты будешь получать смесь в виде небольших баллончиков или таблеток. Состав питательной смеси удастся так хорошо сбалансировать, что будет достигнуто стопроцентное её усвоение. Исчезнет необходимость посещать места общего пользования, а через какое-то время атрофируются и отомрут такие ненужные человеку органы как: ногти, волосы, зубы (жевать-то будет нечего, заглотнул смесь и отлично!),

- Язык исчезнет, - подсказывает мне моя напарница.
- Почему - язык? - недоумённо спрашиваю я.

Не хочет ли она сказать, что я болтун?

- Люди научатся передавать мысли на расстоянии, - поясняет она.
- Да?.. - я несколько смущен.

Так далеко в своих фантазиях я не заходил.
Интересно, Спилберг - это мужчина или женщина?

Мы смеёмся - нам хорошо. Мы - молоды.

Слегка осоловевшие от съеденного, топаем в машинный зал. Она хватается за свою работу, а я иду на "новую машину" и начинаю практически осваивать незнакомую профессию. Нет, ничего сложного нет. Программа длинная, видимо, её писала какая-то бездарь, в задании так и сказано, "на три часа, при сбоях всё начинать заново". На три, так на три. Заново, так заново. "Наша песня хороша, начинай сначала".

Лишь бы ничего не "сбойнуло".
Это такой технический термин.
Тургенев его не применял.

Итак, я запускаю программу и возвращаюсь на "старую" машину.

Моя козочка мечется от одного устройства к другому. Программа, которую делает она, рассчитана на резвых. Я присоединясь к девушке, и мы суетимся вдвоём. Иногда даже сталкиваемся. Какое у неё упругое тело! Мне безумно хочется завалить её прямо здесь, на пульт. Неужели она этого не хочет? Нет, прямо на пульте она, наверняка, не захочет. Жаль... Интересно, она ещё девушка или уже нет?

Поражает нелепость использованных словосочетаний.

Что значит - "или уже нет"? Тургенева сюда. С розгами для меня.

Говорят, матушка классика любила пользоваться розгами. Вероятно, потому сынок так безукоризненно владел всеми сложностями родного языка. Не то, что некоторые, так и не познавшие всех прелестей исконно русского воспитания.

И, как следствие, - правописания.

Но всё же радует то, что мысль выражена верно. Значит, я ещё не сплю. Вдвоём мы работаем так споро и ловко, что программа совершенно неожиданно завершается, выдав на пульт совсем нетрадиционное "спасибо".

Тогда это было в диковинку.

- На здоровье, - бормочу я.

И что теперь? Три часа ночи. Ах, там ещё моя машина! Мы вместе идём на "новую" машину и, о, радость, там тоже только что всё закончилось, выдав вместо "спасибо" многозначительное слово "конец". Кому конец? Чей конец?

Что за намёки?

Не будем педалировать этот вопрос. Конец, так конец.

Полчетвертого. Нужно завтра же подать рацпредложение, чтобы в ночную смену выводили только влюбленных. Они вам тут горы своротят. Быстро и качественно. Потому что им, влюбленным, край, как нужно, чтобы осталась пара часов для личных нужд. Так я думаю.

Конечно, влюблённые бывают разные.

Те, которые уже достигли таких отношений, что у них на уме только секс, для трудовых подвигов не годятся. Ясно, что оставшись наедине, они не смогут работать. А утром будут отчаянно врать, объясняя, почему за ночь им не удалось сделать для страны хоть что-то полезное.

И почему пульт поломан.

- Сидели они на нём, что ли? - удивлённо спросит начальник.

Знал бы он, как близка к истине его догадка.

Мадам сидела на пульте, а мсье стоял подле. Потому что конструкция удобная. Для амурных дел. Мопассану и не снились такие чудные амуры.

Ги де.

Ги де Мопассану.

Нет, таких, которые используют пульт управления не по назначению, нельзя ставить в третью смену.

В ночную смену нужно выводить тех влюблённых, которые уже влюблены, но ещё даже не целуются. Тогда будет толк.

Мы решаем снова поесть. Она приносит из комнаты операторов свой ужин. Девочка даже не знает, что у неё там. "Мама завернула". О, мама щедра!

Я почему-то сразу примеряю её маму на себя. В качестве тёщи. Неплохая тётка. Пару раз я её видел. А вот, папаша, самодовольный гусь. Он, видимо, спит и видит дочку замужем за офицером. (Потом я убедился, как я был прав в своих подозрениях!) Появляется и трезвая мысль. Почему обязательно жениться?

Разве нельзя так, полегоньку? Один мой однокурсник страсть как любил фразу:

"Видишь, а ты боялась, оно и юбка не помялась!"

А ещё он говорил: "Обещать - не значит жениться!"

Не надо ухмыляться. В ту ночь между нами ничего не было. Мы поели, и она стала сладко зевать, прикрывая ротик маленькой ладошкой. Я галантно предложил ей прилечь на нашу раскладушку. К моему удивлению, она сразу согласилась.

Я постелил ей в соседней комнате механиков. Это была совсем маленькая комнатка, в ней почему-то всегда было тепло. Я укрыл девушку своим пальто, за сорок пять "рэ", укрыл, радуясь, что она проникнется моим запахом, и мы станем ещё ближе.

Мне показалось, что она заснула мгновенно. Устала...

Пока мамзель спала, я выключил обе машины и больше часа слушал радио.

"Злые голоса". Институтская привычка.

Старенький "Меридиан-201" - я купил его ещё на третьем курсе за восемьдесят пять "рэ" (две повышенных стипендии) только потому, что это был единственный радиоприемник, в котором конструкторы предусмотрели ферритовую антенну для коротковолнового диапазона.

Просмотрели наши бдительные органы! С кем не бывает!

Я перемотал контурные катушки, сделал три дополнительных внешних витка, плюс, конденсатор (пассивный контур!), и никакие "глушилки" не могли теперь помешать мне слушать эти самые "злые голоса".

Я слушал и думал о лекторе из ЦК КПСС, который раз в квартал приезжал к нам на завод и с помпой и жутким апломбом доносил до народа тайные истины от власть придержащих. Все млели, потому что он говорил то, чего не было в газетах. Однажды я посетил его лекцию и мне стало противно и смешно, потому что столичный глашатай популярно пересказывал всё то, что передавали те самые, "злые голоса". "Озверевшие от ненависти ко всему советскому".

Итак, я слушал "злые голоса".
И думал про лектора из ЦК КПСС.
Думал о девушке, которая спала на раскладушке.
Что ей сейчас снится? Уж не я ли?

В шесть утра я её разбудил. Когда моя рука прикоснулась к девичьему плечу, словно какая-то искра кольнула меня в палец. Наверное, я набрался статики в машинном зале. Девушка открыла глаза, а я не удержался, и быстро нагнувшись, чмокнул её в щечку.

- О, уже утро! - обрадовалась она, словно не заметив моей шалости.

И тогда я, словно получив карт-бланш, нежно обнял её и поцеловал в губы.

- Да, уже утро, вставай, пойдём домой, - сказал я, присев на корточки.

Словно у нас с ней был общий дом.

- Не надо так делать! - надулась она.
- Что ты имеешь ввиду? - я попытался прикинуться "шлангом".
- Сам знаешь! - она села на раскладушке.

Прямо перед моим носом были её точеные коленки, они были слегка раздвинуты, и мне безумно хотелось только одного - положить под них свои ладони, ласково и нежно раздвинуть девичьи ноги и завалить её назад, на раскладушку. По-моему, это всё же лучше, чем на пульт.

Неужели она не почувствовала этого моего желания?

Видимо, нет, потому что она встала, потянулась, словно кошка, а поскольку я все ещё сидел перед ней на корточках, то от этого движения, когда её короткая юбчонка пошла вверх, всё выше и выше, я волей-неволей стал видеть, сначала край капроновых чулок, затем маленькие застежки с резинками, которые убегали куда-то вверх, потом низ голубой кружевной комбинации и узкую полоску голого тела. Я потерял способность соображать. Почему я не набросился на неё, не знаю. Я так и сидел, как истукан. Она же, поняв, что я вижу больше, чем полагается, резко одернула юбку и сердито зыркнула на меня. Словно я был в чём-то виноват.

Это потом, через много лет, я пришел к выводу, что она сделала это умышленно. И что я не должен был робеть. Нужно было сделать то, что хотелось. Обнять её полуобнаженные бедра, уткнуться между ними носом и, ухватив край юбки зубами, помочь ей задраться до того уровня, когда я мог бы лицезреть её кружева и какие-нибудь тайные рюши. Думаю, тогда меня, нас, уже ничто не удержало бы.

Тайные рюши и кружева - разве не для одурманивания мужчин придуманы они?

И раскладушка, наверняка, встретила бы нас радостным скрипом своих пружин.

Именно этого мне и хотелось.

Но - увы.

Завтра нам предстояла ещё одна ночь. А потом должна была быть череда первых и вторых смен. И только через месяц - снова в ночь.

Коньяк я приготовил прямо с утра. В смысле - поставил его так, чтобы не забыть вечером. В остальном, я счёл вчерашнюю трапезу удачной и просто решил её повторить.

А ещё я решил загодя избавиться от её напарницы. Я позвонил ей где-то часов в десять вечера и сказал, что работы так мало, что она сегодня может не приходить. В трубке раздался радостный вопль: "Ой, как хорошо, а то я приболела!" "А ты не на свидании?" - хотел съязвить я, но промолчал.

Я пришел на работу раньше, чем обычно, что очень обрадовало вторую смену. Ведь мой приход означал, что они могут уходить домой. Почти все сразу ушли, осталась лишь толстенькая девушка-оператор, которая должна была передать нам задание на ночь.

Через полчаса пришла моя красавица.

Есть. Есть что-то неуловимое в том, как одеваются девушки! Нет. Не так. Нельзя не заметить изменений в том, как одеваются девушки, если они замечают проявленное к ним внимание.

- Какая ты сегодня красивая, - восторженно прошептал я.
- Самая обычная, - моя девочка удивлённо посмотрела на меня.

Неправда.
И она знает, что это неправда.
Но я не буду доказывать это.

Меня распирает радость.
Потому что я не слепой. Я вижу.

Какая красивая блузка!
А юбочка стала ещё короче.
Теперь я точно сломаю глаза.

А если она вдруг сядет лицом ко мне?
Нет. Не лицом - коленями ко мне.
Что со мной будет? От открывшихся видов.
Я просто чокнусь...

А как можно в такой короткой юбочке лавировать между устройствами?

Никак.

Придётся лавировать мне.

Я - её слуга.

Новая ночная трапеза.
Теперь с коньячком.

Ого! Хорошо-то как! Когда с коньячком.

Мой дед прожил девяносто лет и всегда повторял, что "коньячок полезен для расширения сосудов".

А всё тот же институтский друг любил фразу: "Девушки любят, когда рюмка коньяка "до" и сигарета "после".

Подразумевается, что между "до" и "после" должно произойти нечто значительное. Что-то большое и светлое. Связанное с раскладушкой за тринадцать пятьдесят или с пультом управления.

Или суперкороткой юбочкой.

Признаюсь, как на исповеди - я хочу её задрать.

- Что ты делаешь? - тихо шепнёт она.
- Люблю тебя... - скажу я и это будет правдой.

Но я тих и скромен. Пока.
Не решаюсь. Робею. Робею.

И опять меня распирают фантазии.

Я заливаю про то, как было бы хорошо, если бы у людей сохранились бы хвосты. Почему они пропали? Кому помешали? Ведь были же!

Ах, как было бы хорошо, если бы у людей были хвосты!

Причём разные.

Например, такие, как у поросят - лысые и колечком. Или такие, как у кошек и белок - пушистые и красивые. Или как у чертей в сказках - с кисточкой на конце. А как прекрасны лошадиные хвосты! Поэзия...

Существовала бы целая индустрия, которая занималась бы исключительно хвостами. Одежда с учётом хвостов. Брюки, юбки. Изменчивая и капризная мода только тем и занималась бы, что то требовала бы скрыть наличие у людей хвостов, то наоборот - выставляла бы их на всеобщее обозрение.

Существовали бы специальные врачи-хвостовики и заведения типа парикмахерских, где работали бы профессионалы в части макияжа этих органов и визажисты по хвостам.

Дерзкий влюблённый, ликуя, шептал бы как заклинание:
"Она позволила мне погладить её хвостик!"

И тут я замечаю, что моя девочка совсем меня не слушает.

Мой сольный концерт выглядит глупо.

Что случилось? Понятно, что дело вовсе не в человеческих хвостах.

Девичья рука лежит на округлом колене.

Я кладу ладонь на её руку, слегка поглаживаю, надеюсь успокоить. Пусть бы она убрала свою руку, но нет, отрешенный взгляд девушки устремлён куда-то в пространство.

Что случилось?

- Он меня предал, - горько всхлипнула она.

"Господи, кто её предал?" - подумал я.

Она убирает руку, но моя ладонь остаётся лежать на её колене.

Моя рука, словно сама по себе, скользнула вверх по девичьему бедру и, поскольку никакого протеста не последовало, продолжила свой путь, полный робости первооткрывателя и трепетной страсти влюблённого подростка.

Как хорошо успокаивает мужская ладонь!

Если она нежно скользит по упругому и шелковистому бедру.

Нужно рекомендовать в качестве лечебного средства.

Где-то в глубине сознания рождается ещё одна дерзкая фантазия.....

О восторге первых ласк...

Какая тонкая блузка! А эти пуговки! И эти. И эти.
Её грудь нежным бутоном легла бы в мою ладонь.

Словно упругий лимончик.

Кстати, почем тогда были лимоны?
Убей, не помню! Или их не было вовсе?

Апельсины - помню - по рубль сорок.
А лимоны? Вертится в голове - три пятьдесят.
Но я не уверен.

Да, конечно, в те времена это был дефицит почище кофе.

Но я что-то отвлёкся. О чём вспоминалось?

Ах, да!

Её грудь нежным бутоном легла в мою ладонь.

Стоп! А куда делась частица "бы"? "Легла бы".
Такова была первая мысль. Где частица "бы"?

Атрофировалась, как людские хвосты.

Вот и прекрасно. Ближе к реальности.

Трепет души.
Дрожь страсти.

Было ли это?

Какой-то сумбур в голове.
"Сумбур вместо музыки".

Ночная смена...
Полёт фантазии.
Мужаем мечтой.

Иллюзии и реальность сливаются в единый сюжет.

Кто-то кого-то предал.
Курсанты - они такие сердцееды.

Сможет ли скромный электроник с окладом сто пять рублей, (плюс символическая премия), сможет ли он утешить безутешную душу семнадцатилетней красавицы, ночь-то длинная, есть простор, есть нива, на которой молодой человек может превратиться в счастливого любовника, а юная леди впервые познает всю глубину настоящих объятий.

Может ли одна измена порождать другую?

Впрочем, разве это сюжет?

Мне уже делали замечание: "Нужно, чтобы было сюжетно и весело".

Где детективное начало?
Почему такая жидкая основа?
Где дань фантастическому?
Почему нам невесело?
И что это за странный конец?
Почему читатель обманут?

Помилуйте, разве здесь есть место обману? Нет, и ещё раз нет. Читателю дается возможность самому домыслить ситуацию. Вообразить себе картину, связанную с ночной сменой, с тихой печалью безответной любви, с благотворным влиянием пятизвездночного коньяка, с робкими и дерзкими ласками, с нежными объятиями и страстными поцелуями, с восторгами жарких прикосновений.

Дерзай, читатель!

Ты внутри сюжета - отдайся ему!

Об одном хочу предупредить - о раскладушке.

За тринадцать рублей пятьдесят копеек.

Она совершенно не годится для любви.

Уж лучше пульт управления.

И ещё.

За отдельную плату поставляется иная, особо эротическая версия данного рассказа. Там такое... Фёдор Шаляпин учил: "Даром только птички поют". Классик прав - по определению.

Приснился сюжет...
Он не давал мне покоя.
Теперь - полегчало.

Иногда мы встречаемся на улице, здороваемся.

Сколько лет миновало!

Я смотрю на неё и думаю только об одном:
"Неужели всё это было когда-то?"

Приснился сюжет...
Он не давал мне покоя.